Концептуальный контекст. Ирина Северина

Новая книга московского постмодерниста, постконцептуалиста, посткомпозитора, философа культуры и по совместительству ещё и поэта Владимира Мартынова называется «Автоархеология. 1952-1972». Если верить титульному листу, её порядковый номер – 55. На самом же деле Мартынов ведёт обратный отсчёт от 64 – числа гексаграмм китайской «Книги перемен», к которой у него особое отношение. Это только первая часть «Автоархеологии», продолжение следует уже под номером 54.

В этом году Владимир Мартынов празднует 65-летие. К этой дате у него созрела мысль о необходимости представить публике новое, сложившееся за два последних десятилетия объединение, которое он назвал Московским музыкальным постконцептуализмом. Однако, прежде чем стать концептуалистом и постконцептуалистом, Мартынов участвовал в фольклорных экспедициях, увлекался прогрессивными формами рока, музыкой Востока, примыкал и к стану радикальных авангардистов. В 1970-х годах он меняет творческую ориентацию, обращаясь к новой простоте и минимализму. А в 1978-м на какое-то время оставляет профессию композитора. Поёт на клиросе, преподаёт в регентской школе Троице-Сергиевой лавры. И с тех пор развивает идею неавторского творчества и конца времени композиторов.

И всё же, несмотря на заявленную неавторскую позицию, сегодняшний стиль Мартынова глубоко индивидуален, в первую очередь – в концепциях. Его последняя книга (Мартынов В.И. Автоархеология. 1952-1972. – М.: Издательский дом «Классика-ХХI», 2011. – 240 с.) подтверждает это: акцент здесь сделан именно на концептуальных комментариях к музыкальным или поэтическим опусам и на их контексте.

«Этот проект я делаю пожизненно, – признаётся Владимир Мартынов. – Смысл его в том, что сейчас совершенно неинтересно говорить о каких-то отвлечённых вещах – музыке, философии, живописи. Всё надо пропускать через себя». Одним из важных звеньев этой творческой стратегии стал моноспектакль «Человек.doc» (копродукция театра «Практика», тетра и клуба «Мастерская», театра «Сцена-Молот»). Мартынову в этом заметном театральном событии прошедшего сезона принадлежит один из десяти монологов деятелей современной российской культуры. В нём он сам выступает в роли единственного действующего лица, как на исповеди, рассказывая о себе – и вместе с тем об истории страны, об истории музыки этой страны.

И спектакль, и книга воспринимаются в том же русле, что и «Автомонография» другого московского концептуалиста, Виктора Екимовского, который тоже делает этот свой проект всю сознательную жизнь. Впрочем, «Автоархеология», в отличие от «Автомонографии», психологична и полна самоиронии с сильным привкусом ностальгии. Это прежде всего личный экзистенциальный опыт, где первостепенное значение имеет атмосфера творчества, а не сами произведения. «Автомонография» же, по словам Екимовского, писалась затем, чтобы музыковеды будущих поколений не публиковали глупости о его музыке, и, соответственно, акцентируются в ней последовательные самоанализы сочинений, а не их контекст.

«“Автоархеология” сделана идеально, – заявил на презентации книги заведующий отделом экспериментальных программ ГЦСИ Виталий Пацюков. – Мартынов говорит о предельности нашего времени, в котором всё исчерпано и обесценено. По его мнению, сейчас человечество может спасти только возвращение к состоянию изначальной чистоты, к ощущению космического присутствия…»

Сам Владимир Мартынов высказывался так: «К чему бы ни прикасалось современное сознание, оно всё превращает в попсу, гламур и продукт потребления. С этим ничего не поделаешь. Уже в 1970-е годы, когда общество потребления жёстко заявило о себе, прямое высказывание в искусстве стало невозможным. Последние прямые высказывания – это авангардизм 1960-х годов: Карлхайнц Штокхаузен, Пьер Булез, Яннис Ксенакис… Размытая граница, за которой начинается нечто принципиально новое, пролегает между 1968 и 1974 годами. Затем подобные высказывания всё меньше и меньше резонируют со временем, и наступает время не прямого, а контекстуального высказывания. Пушкин мог сказать: «Я вас любил: любовь ещё, быть может,/В душе моей угасла не совсем…», и это было актом искусства. Это своего рода фронтальный взгляд, подразумевающий традиционные, дистанцированные отношения субъекта и объекта, наблюдателя и наблюдаемого. Сейчас такое высказывание недостаточно само по себе. Сейчас надо объяснить, на каком основании оно вообще может существовать; оно должно комментироваться, подвергаться массе критических замечаний и т.д. Такая практика подобна периферическому, расфокусированному зрению шамана, когда взгляд направлен не фронтально, а ловит прежде всего то, что происходит по бокам, на периферии. Здесь уже нет меня как субъекта и нет рассматриваемого мною объекта; субъект и объект взаимосвязаны, взаимовлияют и растворяются в некой общей ситуации. Пауль Клее называл это тотальностью, тотализацией. В моей «Автоархеологии» невозможно вычленить объект, так же как невозможно вычленить и субъект. Всё связано какими-то силовыми линиями, какими-то векторами…»

Что же до стихотворных текстов Мартынова, которые помещены в конце книги и воспринимаются как приложение к основному тексту, то в них более всего сильны ритмы, лексика и вообще дыхание поэзии Велимира Хлебникова. Сложно не заметить и того, что в оформлении книги использованы хлебниковские цвета – голубой и чёрно-белая палитра. Думается, Хлебников – один из тех, кому удавалось практически постоянно находиться в состоянии «пребывания в реальности, в голубой глубине бытия», к которому так стремится сам Мартынов. Очевидно и влияние образа жизни Хлебникова с его многочисленными странствиями, которые Мартынов повторяет, пусть и не в таком масштабе, блуждая по улицам и переулкам Москвы и приобщаясь к реальности. Не описывать, а вписаться в реальность – такова его задача.

В «Автоархеологии» Мартынов публикует 64 своих стихотворения, создававшихся с 1952 по 1972 год (в начале 1970-х поэтические опусы Мартынова резко переориентируются в направлении московского литературного концептуализма – Дмитрия Пригова, Льва Рубинштейна). Комментарий с презентации: «Я взял эти мои стихотворения не потому, что они хорошие. Они, может быть, не представляют никакой ценности – эстетической, художественной и тем более поэтической, но лично для меня они представляют ценность документальную. Каждое из них прокомментировано с моей сегодняшней точки зрения. Мне кажется, это единственное, чем сейчас можно заниматься, что может вызывать интерес. Никакие академические концепции или тексты сегодня не интересны, если они не являют собой некую документальную реальность».

Идея «Автоархеологии» не укладывается ни в одну форму ни одного вида искусства. Здесь перекрестье философии, искусствоведческой литературы, поэзии, прозы. Это какое-то доисторическое синкретическое сознание, в которое Мартынову удалось волшебным образом проникнуть. Недаром же он всё время твердит о магии ритуала. Уважающий себя концептуалист, Мартынов придаёт большее значение самой идее, чем её художественному воплощению. Собственно текст сублимируется и исчезает, уступая место контексту. И это практическая иллюстрация конца времени композиторов, поэтов, художников, архитекторов.

Однако «в конце возможно начало» – таков тезис с задней обложки книги. Тут вспоминается идея профессора Московской консерватории Валентины Холоповой о том, что новое всегда рождается из смещения акцентов – с главных на периферийные параметры музыкального мышления и языка. Скажем, с ритма и высотности – на тембр и плотность. У Мартынова же переакцентировка касается текста и его контекста. Какое «начало» может из этого родиться, пока, впрочем, непонятно.

Обновлено 18.10.2013 10:57

 
Баннер